Ономастика России

Наши читатели уже знакомы с проектом «Последний адрес». Сергей Борисович, насколько сегодня широки его охват и география?

— Сейчас мы собрали около 900 заявок, каждый день поступают новые и новые. Во всяком случае, ими уже трудно управлять и обрабатывать всю поступающую информацию, пришлось даже создать специальную базу данных. Мы понимаем, каковы подводные камни, где искать информацию, кто является естественным союзником. Сегодня примерно в 20 больших и маленьких городах есть инициативные группы. Первый совет, который мы даём таким группам: «Войдите в тесный контакт с вашим краеведческим музеем. У вас обязательно есть люди в городе, которые этим занимаются». Важнейший вопрос — это топография и топонимика города. Улицы всегда переименовываются, меняется нумерация домов, иногда кварталы переезжают с места на место... В Якутске вообще построили новый город на новом месте, там, где стоял старый. Наш проект географически привязанный, табличка должна стоять на том же месте, на каком стоял дом. Мы советуем найти краеведа, хорошо знающего историю переименований улиц, передвижений и так далее. Это для примера.

Пермь — четвёртый по счёту город. Есть Москва, где таблички систематически устанавливаются. Прекрасно идут дела в Петербурге, таблички уже начинают распространяться на Ленинградскую область. Третьим городом удивительным образом стал Таганрог, причём инициатором там был депутат ростовского Законодательного Собрания Олег Кобяков. По всему городу распространились новости, была большая толпа народу. Я установил табличку и уехал, через два дня она пропала — это на сегодня единственный случай. Как мне кажется, это не какие-то хулиганы и вандалы, а представители городских властей, которые решили избавиться от этого на всякий случай. Депутат это не оставил, подал заявление, чтобы полиция занималась розыском. Но дальше события развивались необыкновенным образом. Городская администрация объявила опрос населения.

По поводу таблички?

— В принципе, по поводу увековечения памяти жертв политических репрессий вот таким способом. Жители города могут проголосовать на сайте, позвонить по телефону, прислать письмо... Это удивительная вещь — по сути, первый в истории человечества референдум о сталинизме. Нигде ничего подобного, по-моему, не было. Так что будем следить с большим интересом за тем, что произойдёт в маленьком Таганроге. И город № 4 — это Пермь, а также село Купрос в Юсьвинском районе. Я надеюсь, что в августе присоединится ещё село во Владимирской области.

Проект развивается по самым разным вариантам. Например, в Петербурге к нам обратился комитет выпускников знаменитой немецкой протестантской школы «Петершуле». Они прислали специфическую заявку на несколько имён их учителей, чтобы установить их именно на школе. Мы ждали, что будет расширение, и по возможности, и по времени — уже есть заявки и на послевоенное время, и на 1930 год.

Вы упомянули про естественных союзников. Кто это в первую очередь?

— Те, кто в этом городе занимается его историей, судьбами людей. Такие есть везде — и в большом, и в маленьком городе. И здесь очень важно, чтобы энтузиаст не начинал работу с начала, если на соседней улице живёт человек, который уже собрал множество судеб и историй. Характерная ситуация в Одессе. Есть человек, который много лет занимается судьбами репрессированных, издал книгу, и те, кто захотел заниматься «Последним адресом» в Одессе, в первую очередь созвонились с ним. Среди них есть знаменитости, а есть простые жители. Важно, что «Последний адрес» — не что-то, посвящённое VIP-персонам. Среди пятерых человек в Перми и Купросе есть слесарь, есть крестьянин, совсем простые люди.

Их судьбы до того, как за них взялось государство, могут быть разными. Но, судя по биографическим справкам, фабула следствия и обвинения во многом совпадают. Истории людей в Перми типичны для страны?

— Важная традиция для «Последнего адреса» — по крайней мере, пока табличек не тысячи, по каждому поводу мы стараемся вывешивать информацию о доме и судьбе человека. По имеющимся материалам у каждого из этих людей абсолютно типичная ситуация, человек обвинён по абсурдному, заведомо бессмысленному обвинению. Крестьянин из Купроса Валентин Старцев обвинён в том, что доказывал нерентабельность колхозов. Житель Перми Иван Гершфильд — в том, что был членом какого-то польского заговора во главе с ксендзом Бурдисом. Обыкновенные простые люди были схвачены по надуманному обвинению, очень быстро осуждены и моментально расстреляны. Действительно, мы всё время имеем дело с подобными случаями.

Целью «Последнего адреса» заявлено увековечение памяти жертв политических репрессий в советские годы. Но понятное дело, что под репрессивными в самом широком смысле можно понимать разные периоды советской истории.

— У нас есть документ, про который все забыли, но он никуда не делся — принятый в 1991 году закон «О реабилитации жертв политических репрессий», который описывает исторические периоды и дает определение репрессий. Слава богу, здесь мы вооружены законодательным актом и ничего не выдумываем. Кроме того, надо отдавать себе отчёт, что важнейшим участником проекта является «Мемориал». Это международная организация с огромным опытом работы, которая провела невероятное количество конференций, публиковала книги, вокруг неё сконцентрировалось огромное число историков, политологов, архивистов. Это огромное научно-историческое наследие. Мы не начинаем работать с начала, а воплощаем в этих металлических табличках ту работу, которую продолжает делать «Мемориал». Не нужно никаких дилетантских фантомов, есть люди, у которых можно спросить, и они ответят на основе своего 25-летнего опыта. А некоторые занимаются этим ещё дольше. Так что это при всей внешней легкомысленности — «Вот какие-то люди собрались, развешивают железки...» — это опирается на серьёзный багаж.

Заметно, что заявки присылаются в первую очередь на пострадавших и жертв репрессий в эпоху «Большого террора». В первую очередь охватывается именно этот период.

— Да, потому что это проще всего. Эпоха «Большого террора» хорошо задокументирована. До некоторых документов непросто добраться, иногда предпринимаются усилия, чтобы ограничить к ним доступ, не пустить и не показать... Но они есть, это всё было классифицировано и расписано. Понятно, что в таких делах всегда бывают ошибки и описки, но в целом про каждого из этих людей мы знаем многое. Каким бы абсурдным и натянутым ни было дело, какими бы пятнами крови оно ни было заляпано, как бы ни было понятно по тексту, что речь идёт о пытках и добытых силой признаниях, там всё равно есть факты о человеке. Родился тогда-то, профессия, место жительства и семейное положение, осуждён по такой-то статье такого-то числа, был в таких-то лагерях, лежал в тюремных больницах, погиб... Эти сведения достаточно аккуратно собраны до нас ещё и исполнителями.

Мы начали с «Большого террора», чтобы продвигаться дальше. Сейчас обнаруживаем, что хорошо задокументирован террор, например, против священников православной церкви, которые в начале 1930-х годов уничтожались систематически. Эта информация есть и в светских архивах, и у церковных властей. Недавно к «Последнему адресу» обратилось руководство одной из епархий. У них есть информация о 30 с лишним репрессированных священниках. Но дальше надо продвигаться в раннее время красного террора, гражданской войны и так далее. Там с документами всё гораздо хуже. Часто в руках у историков есть только заметочка в городской газете о сегодняшних расстрелах с фамилиями. Ни имён, ни профессий. Надо искать, где жили эти люди, откуда их собрали, почему их держали вместе и расстреляли в один день. Это более сложная работа.

Проект расширяется и обогащается, но он должен расти из какого-то корня. В этих делах часто появляется ловушка своей собственной основательности: «Давайте вначале всё соберём и выясним, а когда не останется ни одного вопроса, перейдём к чему-то практическому...» Нет, логика совсем другая. Давайте сначала сделаем очевидные, уже известные вещи! А потом неочевидные прояснятся, на наш век хватит. И это ещё один очень важный совет каждой инициативной группе: не собирайте всё, найдите сначала несколько адресов. В Перми произошло именно так. Эти четыре знака — самое очевидное, что оказалось в руках. Уже сегодня мы знаем следующие имена и адреса, понятно, что работа не кончится первым пакетом. Колесо начинает катиться, его уже не остановишь.

А коллективизацию будете затрагивать?

— Вот тут важно понимать, что «Последний адрес» сам не составляет никаких списков о том, что затрагивать, а что не затрагивать. Мы идём намеренно по заявкам, которые мы получаем. Пришла заявка о священниках в Димитровграде, об учителях в Петербурге — мы ими занимаемся. Как только появятся заявки о периоде коллективизации, будем заниматься ими. «Последний адрес» не берёт на себя никаких функций судьи: кому надо или не надо, пора или не пора, заслужил или не заслужил... Намеренная передача инициативы — очень важная часть проекта. Задача заключается в том, чтобы люди собирались вокруг этой темы и делали общую работу, рассказывали и вовлекали кого-то ещё. И тогда этот сюжет становится постоянно присутствующим в нашей жизни. Вот в этих 20 с лишних городах даже если табличек ещё нет, то «Последний адрес» уже есть. Скажем, в Барнауле ещё нет таблички, но уже проделана большая работа. Или Таганрог — была одна табличка, теперь её нет. «Последний адрес» там не удался? Наоборот, там целый референдум на эту тему! Это происходит ради того, чтобы это становилось частью городской среды и жизни людей в этом городе.

Есть города, из которых удивительно, что до сих пор ничего не пришло. А есть городок Буй в Костромской области, сразу три маленьких городка в Калужской области, откуда приходят заявки. Это очень впечатляет.

Допустим, есть идеальные условия — сильная инициативная группа, удаётся найти информацию в архиве. Сколько времени проходит от формирования заявки до установки таблички?

— Это зависит от многих факторов. Не бывает фасадов, которые никому не принадлежат: это может быть жилой дом, учреждение, офис, магазин... Иногда согласие даётся моментально, особенно в небольшом доме. А вот в Таганроге маленький домик, но, как бывает в южных городах, есть двор, там живёт тысяча семей, со всеми надо договариваться и обсуждать... Вот здесь один из адресов в Перми звучит немножко комично, потому что это водозаборная будка. Возможно, человек (Иван Гиршфельд — прим. ред.) жил в таком техническом сооружении. Никакой будки давно нет, на этом месте здоровенный торговый центр, но владельцы немедленно дали разрешение на размещение таблички.

Если всё в порядке, то можно договориться обо всём за пару недель. Но почти всегда есть этап, когда люди обсуждают это с городской администрацией. Они должны пройти этот круг и убедиться, что это бесполезно, потому что эти таблички не вписываются ни в какое законодательство. Часто чиновники относятся к идее доброжелательно, но не понимают, как с этим быть.

Их нельзя обозначить как памятные доски.

— Ни в коем случае! Мемориальные доски всегда утверждает городской архитектор, художественный совет, но проблема не в этом. Первое, что вы должны сделать, — принести документы о том, что этот человек выдающийся деятель и в ознаменование своих великих свершений заслужил мемориальную доску. Слесарю Ивану Гиршфельду и крестьянину Валентину Старцеву нельзя её поставить, это разрушает всю идею! Мы ставим памятный знак в ознаменование не трудовых свершений, а человеческой жизни. И на вопрос, кто это, довольно часто следует ответ: «Никто!» Это обычный человек.

Поэтому правовое регулирование оказывается неприложимо к этим знакам. С другой стороны, на каждом доме висят техническо-информационные таблички: «Парковка для клиентов клуба», «В случае ремонта лифта звоните...», «Здесь мусор не бросать...» По существу, статус нашей таблички такой же. Другое дело, что он обладает большой психологической и эмоциональной силой, поэтому выходит из ряда вон. Но всегда все приходят к одному и тому же решению: городская администрация здесь ни при чём, а вот жители дома или владельцы здания — напротив.

Вы уже сказали, что «Последний адрес» не берёт на себя функции судьи. Но есть непростой этический момент. В категорию репрессированных попадают и те, кто сам устраивал эти репрессии на определённом этапе. Они тоже были осуждены по абсурдным обвинениям, тоже расстреляны...

— И потом реабилитированы. Конечно, мы с первого дня понимали, что это одна из важнейших проблем. Но оказалось, что она сильно преувеличена. За каждой табличкой стоит живой человек, и почему-то люди не присылают такие заявки! В их головах происходит что-то важное о том, что не надо этого делать. У нас есть всего одно конкретное имя. В Петербурге был важный начальник НКВД по фамилии Медведь, один из организаторов политических репрессий на первом этапе, который потом сам стал их жертвой. И то заявка появилась потому, что в этом доме имеется восемь имен расстрелянных, люди сказали: «Мы хотим всех восьмерых». Окей, сделаем. Но это не носит массового характера. Если спросить у меня — да, нужно ставить такие таблички тоже! Здесь есть важная историческая идея. Пусть люди знают, как это было, и понимают, что тот, кто строит эту машину, потом в неё и попадает. Кто создает этот страшный механизм, рано или поздно становится его жертвой. Может быть, не надо с этого начинать. Всё равно мы не можем запустить одновременно 900 заявок, они выстраиваются в определённую последовательность. Давайте мы дождёмся момента, когда с проектом всё будет понятно, люди будут его узнавать, не надо будет ничего объяснять. И вот тогда такую заявку можно реализовать.

Например, мы сейчас сознательно занимаемся только случаями, когда человек реабилитирован. Если нет, то это повод для того, чтобы «Мемориал» задался вопросом: а что случилось? Может быть, случайно его документы потеряли, когда он был реабилитирован поточным способом в 1950-х годах. Если действительно не реабилитирован, надо начинать эту процедуру. Но есть случаи отказа в реабилитации, как с самыми главными организаторами сталинского террора — Ягодой и так далее. Значит, о них вопрос не стоит, и что-то никто не пытается увековечить их память таким способом. Так что этот принцип, когда инициатива передаётся в руки людей, ещё и снимает ненужное напряжение. Люди, которые нас окружают, достаточно разумнее, чем мы думаем. Не возникает масс озверелых сталинистов, которые с криками «Мы тоже хотим!» влезают в эту историю. В конечном итоге мы не будем брать на себя право говорить, что этого невиновного человека расстреляли и нам его очень жаль, а этот человек в том случае тоже был невиновен, но вообще он сволочь.

Чем больше будет табличек, тем больше будет проявляться интересный момент в топонимике. Они могут находиться на улицах Коммунистическая, Большевистская — это нормально?

— Абсолютно нормально. Пусть горожане задумываются, хотят ли они иметь у себя улицы с такими названиями. Механизм инициирования переименования улицы точно есть в любом городе. У большого количества часто возникает вопрос: «Вот, сейчас вы сотнями тысяч табличек завесите все дома...»

Точка зрения, которая в более жёстком варианте звучит: «Вы превратите город в кладбище».

— Не превратим, потому что превращаем не мы. Сколько люди требуют табличек, столько их и будет. Перед глазами есть аналогичный проект, мотивы которого в значительной степени воплощены в «Последнем адресе» — «Камни преткновения». Проект существует больше 20 лет, они расставили почти 50 тыс. табличек в 12 странах. Это очень много. Но жертв Холокоста 6 млн, то есть меньше процента! Там это устроено так же — заявка на конкретный адрес конкретным именем. Саморегуляции надо доверять, она разумна. Прошёл год активного сбора заявок — их порядка 900 на всю страну. Это очень много, но даже если мы поставим все таблички за несколько месяцев, что случится вряд ли, мы ничего не превратим в кладбище совершенно точно. При этом несомненно, чего мы и добиваемся, эти 900 заявок создадут некий единый мемориал, протянувшийся по всей стране.

источник: http://zvzda.ru/interviews/a844b2d8c83d